[im-ho]

В этом фике мне НИЧЕГО не принадлежит.Его,кажется,откомментировала Тёмная Герцогиня,не знаю,как спросить у неё разрешения выложить.Но
большой ей респект.


Надеюсь, вам понравится. Кидаться помидорами обязательно! В скобках мои комментарии, текст принадлежит моей подруге.
О том, как из одного говна делается другое.

Название: Энрико
Автор:
Комментатор (ибо бета тут не поможет): Fanny aka oh my Gosh!
Жанр: романтика/стеб
Рейтинг: да G, чего уж там!
Пейринг: Энрико Максвелл/Мери Сью
Саммари: Был на свете фанфик про любовь неземную, да прочитала его подруга злобная. И обстебала его так, что записать все пришлось. Вот, оцените этот труд совместный!
Дисклеймер: Искариоты принадлежат их создателю. А Фейвел/Мери Сью забирай, кто хочет. Все равно никто не возьмет.
От авторов: Если вам нужно что-то обстебать, пишите нам ([e-mail]), с радостью поможем. Соплемотание только приветствуется!

Я звонко хлопнула дверью в свою маленькую комнатку.
Он с ума сошел? Прошел уже месяц!!! Разве можно меня так мучить? Я живой человек, а не игрушка!!! Разве можно продержаться МЕСЯЦ на обращениях «Доброе утро, Фейвел!» «Доброй ночи, Фейвел!» «Ты забыла свои четки, Фейвел!» и тд. и тп.? (Бедный мужик так спасается от Мери Сью)
Ой! А может это я схожу с ума и становлюсь слишком мнительна? Я…я всего лишь ученица, а он… Он – архиепископ. Уже смешно)
Ну это все равно! Он ведет себя так, как со всеми маленькими девочками (Гумберт. Просто Гумберт Гумберт), причем их он даже иногда так нежно и трепетно касается, поправляя им шляпки или плащи! (Педофилией пренебречь) А я остаюсь, глотая горькую на вкус ревность, мечтая только дотронуться до его руки, поцеловать тонкие пальцы (Дура! Заведи себе плащ и шляпу!) и…О боже! Он словно делает вид, что я ему ни капельки не нравлюсь! А кто тогда, скажите, кто тогда нравится ему? Эта блондинистая мужеподобная дура Хайнкель Вольф? (Руки прочь от Хайнкель! Ей кроме оружия никто не нужен!) Или ненавидимая (говорят, что это причастие…) тихоня Юмико Такаги? Бред! Не может быть, даже не позволю столь гадким мыслям поселиться в моей голове.
Я смотрю на себя в зеркало. Я ношу безумную одежду с декольте, крашусь только так, чтобы он хоть на цвет моих глаз обратил внимание! (Какие глаза? В школу проститутку кто-то пустил!) Андерсон скоро вытребует у Ватикана официальное разрешение чтобы бить меня за мои туалеты палками, как в давние времена (Да и сейчас можно, мало ли на свете садистов?), а ему хоть бы что! Иногда, он конечно, усмехнется в рукав своей сутаны (это он сморкается, как и все нормальные люди), но что это значит для меня, жадно ловящей каждый невзначай брошенный в мою сторону взгляд, его взгляд? Иногда я понимаю, что в зеркале отражаюсь именно я (А бывает не я)и> и в свои пятнадцать (*умерла*) лет я уже чудовище (Как Алукард или хуже?). С таким видом в католической школе? В школе вообще? Немыслимо! Я посмотрела на себя сзади (глаза на затылке открыла) и вздохнула. В джинсах здесь ходить не разрешается. Среди своих сверстников в форменных черных юбочках/брючках и просторных белых рубашках я выделяюсь слишком. А все для чего??? Он опять не будет смотреть на то, как на молитве я пожираю его глазами (с соусом и гарниром), или стараюсь распихнуть всех и встать с ним поближе… (и все падают по принципу домино)
Я так люблю его! Так люблю, как нельзя любить человека. (А Снежного Человека?) Он – все, что у меня есть. Мой воздух, моя пища и моя вода…Он – то божество, которому я молюсь по ночам, а не тот бог, которого придумали люди (за такие мысли католики убивают,вообще-то), чтобы самим в него не верить. Иногда мне кажется, этот бог оставил меня. Я не вижу в нем смысла. Отец Александр пригвоздил бы к стенке (И розгами ее, розгами, как Филч) за такие слова. Хм! Что мне он!
Энрико! Энрико считает меня невидимкой! Я сойду с ума. Неужели нет никаких следов хоть малой взаимности?! Стой. Стооооой. Есть. Он всегда защищает меня от нападок Андерсона. Только мне нельзя знать об этом, просто пару раз я слышала разговоры не для моих ушей. Это многого мне стоило, поверьте! (Пришлось тоннель прорыть в бетоне) В этом сумасшедшем доме под названием католическая школа немногое остается в секрете от строгих преподавателей и некоторых учеников – их подпевал и настоящих пакостников. Однако в речи архиепископа Максвелла не было никаких слов, играющих в мою пользу! «трудный ребенок» – это комплимент девушке? (Это хорошая американская комедия, ты ничего не понимаешь!)
Я продолжала стоять посреди комнаты, от отчаяния и усталости закрывая и открывая глаза. (т.е. моргала)
У меня есть последняя надежда. Уже второй день вокруг царит суматоха. Младшие послушники бегают туда – сюда, громко кричат те, кто выше их. Почему? Не знаю. Не имею понятия. Может, это связано с внешним миром, который я вижу только из маленькой зарешеченной дверки в саду? Андерсон ходит угрюмый как филин, и это даже не из – за меня. (Оборзеть! Почему? Это же Мери Сью!) Значит, у него все плохо. Нет, я и вправду чудовище, раз радуюсь тому, что у кого – то все плохо. (это все магнитные бури) С другой стороны этот Андерсон никогда не любил меня. Ненавидел, можно сказать. (Только что разрушились все идеалы о Папе Саше) Так что пусть уж у меня будет чудовищный повод порадоваться.
Я, наверное, смогу сделать то, о чем я думаю. Я должна быть честной. Я приду к Энрико на исповедь, когда все снова побегут по своим делам, и все ему скажу. Когда приду? Что скажу? Что отмучалась в этой школе одна месяц только потому что влюбилась в него, бросила все и чуть не постриглась в монахини? (Да, тогда это проблема) Скажу, что ради него устроила на хоровом занятии саботаж, подговорив младших петь песню Шакиры, и сама орала на всю церковь английский текст? (Надо девочку убить, чтобы не будила в монахах зверей) Расскажу, что вижу его во сне?
Черт!!!
Если он не любит меня?
Я бессильно упала на пол. (бегемот поскользнулся) Вслед за мной со стены соскользнуло фарфоровое распятие (Фарфоровое? Лично для нее, чтоб вены поскорее вскрыла) и вдребезги разбилось об пол. Я погладила острые осколки и прошептала: «Даже ты мне не поможешь»
Днем следующего дня и ночью следующей ночи... я сидела в столовой на обеде. В этот день я не понимала что делаю. Рядом на скамеечке сиротливо лежал CD плеер (*плачет* что он делал в этой несчастной школе для сирот? Откуда у правительства такие деньги?) с ярко голубым корпусом. Мой певучий сосед. Передо мной стояло блюдце с нетронутой клубникой. (Больно жирно даже для Мери Сью) Крупные кроваво – красные дольки не возбуждали моего аппетита. Я рефлекторно ковыряла их вилкой. Как бы красиво не выглядела самая вкусная на свете клубника, она сейчас представляла для меня никакой ценности. Энрико стоял у окна и увлеченно беседовал с пожилым padre Джонстоном, учителем алгебры. Он, Энрико Максвелл был прекраснее всех. (Все – это пока двое) Мой Энрико. Только мой. В моих мечтах. А в правде даже зверски строгий педантичный Джонстон имеет на него прав больше чем я. (слэш! о! клево!) Длинные волосы Энрико, собранные акуратно в хвост и завивающиеся чуть на кончиках, светлые и легкие, бьются у него за спиной. Его большие голубые глаза блестят и он смеется. (Кавай!) Я краснею, боясь подумать о нем еще чуть больше, ведь это может завести меня в дебри моих мечтаний (Елки-палки – лес густой), и отворачиваюсь. Я очень люблю его.
Перед глазами красный цвет. Какой ужас. Вот если бы нарисовать его, а не есть просто так… (Рисует и ест. Бедная голодная девочка!)
- Добрый день, Фейвел! Твой учитель алгебры жаловался мне на то, что ты отстаешь от класса по его предмету!
Он так неожиданно присел на краешек скамьи рядом со мной, что я поперхнулась (скамейка подпрыгнула и девчушка утонула в мисочке с клубникой).
- Я ничто в точных науках, (Я гуманитарий!) - промямлила я и буквально уткнулась носом в блюдце, (всем уже жалко блюдце) потому что стала красной не хуже клубники в этом самом блюдце. Энрико издал непринужденный смешок (на самом деле он угорал на весь зал, но нам-то какое дело?!). Он так же резко встал и собрался уходить. Кровь мгновенно отхлынула от лица. Не совсем понимая, зачем, я вскочила со скамьи.
- Изв…подождите!
Вокруг не было почти никого. Даже Джонстон ушел.
- Да, Фейвел? – изящная тонкая бровь удивленно поднялась вверх.
- Padre, мне нужно с вами серьезно поговорить! Пожалуйста…
- Я могу тебе чем – то помочь? К сожалению, я сейчас очень занят, обещал помочь отцу Александру. Когда вы там ложитесь спать? (Он еще успеет забежать к Алексу)
- В девять! – почти выкрикнула я, он даже не успел посмотреть на часы.
- Ох! Я буду свободен только к десяти или даже одиннадцати часам… (Какой же Саша, все-таки, страстный!)
- Padre, это очень срочно! (Армагеддон завтра!!)
Он не на шутку взволнованно посмотрел на меня. (А он не мог прямо сейчас спросить что ли?) Мое сердце остановилось. Я умоляла себя не краснеть.
- Тогда я попрошу сестру Хайнкель (Она стала надзирателем? Хотя, даже я стала бы дрессированной, если б мне в лоб дуло смотрело) отпустить тебя ко мне, хорошо? Ты так бледна, Фейвел, присядь. Я буду ждать. Приходи, когда только сможешь. (млин, кругом одни извращенцы)
Это звучало точь – в – точь как приглашение на свидание. Ну и что из того, что я ни разу не принимала таких приглашений! (Только деньги вперед) Поздно ночью быть с ним наедине в его покоях! (Я больше не сомневаюсь в ее профессии) Я сделала это. (уже?!!) Больше меня ничто не остановит.

Длинная шелковая черная блузка слегка стесняла движения. Приходилось красться в полной темноте. Ага, может стоило уговорит сестру Хайнкель еще и посвятить мне? (Никак нет, она на свиданку побежала) Надо было видеть ее лицо, когда она выпускала меня из клетки (Я всегда говорила, что детей буйных надо в клетках держать) словно тюремная надзорщица блудливую заключенную. (Да блин, поняли уже, что проститутка!)
Я вошла в тяжелую дубовую дверь. (Прям не открывая) Это был вход в его собственную спальню. (А у нее только клетка. Завидует, блин) Голова у меня закружилась. Но тут же пришлось брать себя в руки. Я тяжело задышала от духоты и запаха свечей, а может и не от этого. Энрико налетел на меня внезапно (сбил с ног, растоптал и побежал дальше), окружив своей почтительной заботой. (Оперативно он, значит, еще и отец Рональдо на очереди ждет)
- Фейвел, ты в порядке? Ты была такой бледной сегодня утром, что я волновался просто весь день. (еще и следил, значит)
- Правда? – вырвалось у меня. Я неловко сжалась в комок (не пробуйте повторить, так тока она может). Он усадил меня в кресло с мягчайшей улыбкой (кресло с улыбкой??? Отец мой Эру!), на которую только он один способен. Каждое движение давалось мне с трудом. (В пасть креслу попала)
- Конечно.
Тишина.
- Так ты хотела поговорить со мной о чем – то…важном?
- Не таком важном… (Армагеддон отменяется)
- И все же?
Я укрыла свои глаза от его прямого взора. (Чем укрыла? Тряпочкой?)
- Это сны. Меня мучают кошмары (а кто ими и наслаждается), святой отец.
- Кошмары, дитя мое?
- Да! (слэшерские, долго перед сном думаю, кого бы с кем) – громко сказала я, вскакивая и собираясь уходить, понимая, что партия проиграна.
- Может, тебя что – то тяготит? Ты можешь рассказать все мне. (Телефон доверия, Энрико Максвелл слушает!)
Я окунулась в океан его глаз и спросила себя «и куда ты пойдешь?» Я осталась на месте.
- Да! Да! Да! Мне нужно исповедаться! Сейчас!
Я подбежала к узкой исповедальне (прям через всю школу бежали, только бы горячечный бред послушать), кинулась на жесткий стул, больно ударившись ногой. Из глаз брызнули слезы. Окошко рядом открылось. У меня не было сил смотреть.
- Padre я влюбилась. Я не знаю что мне делать.
- О! Фейвел! Это прекрасно! Любовь – самое великое и чистое чувство на свете. И ты не должна так переживать! Кто он, ответь мне?
- Это…Вы. (Убийца – это вы!)
- Фей… (Типо, замолчи уже)
- Я полюбила вас как только увидела. Навсегда. Уже месяц я не понимаю, зачем живу. Я жду только ночи, чтобы увидеть вас во сне. Я пытаюсь прикоснуться, я чувствую жар Вашей руки на своем плече. Я чувствую ваши горячие губы, слившиеся с моими воедино. (Нифига себе признание священнику!) Я зарываюсь лицом в ваши густые мягкие волосы, вдыхаю их аромат и не могу очнуться от ваших объятий. Я шепчу вам на ухо, что люблю вас, что отдала бы все,только быть рядом с вами и слышать запах мирры, который идет от вас. Там, во сне вы не равнодушны ко мне. Вы, наконец, замечаете, что я есть! Ведь я люблю вас…Энрико! (Спекся. Нет, расстрелом тут не обойтись…)
Я была вся красная, но остановиться уже не могла. Внутри что – то порвалось (ниточка в голове) и слова вперемежку с мыслями бездумно лились наружу. Я не рыдала, и на сердце стало легко – легко. Хотя, наверное, мое признание было убогим. Я – убогая. (вот именно)Ведь я говорила, что думала.
Мы вышли одновременно. Я уперлась глазами в пол, чувствуя, что он смотрит на меня не отрываясь. Я подняла глаза. Вздох вырвался из груди. Его глаза были великолепны. (Большие и кавайные)
- Фей…вел… (ну вот, довела священника до мара…пардон, до икоты) - прошептал он, - эт…то правда? То, что вы сейчас сказали?
- Да, - прошептала я. (Зря, а вдруг он любит отца Рональдо? Мухахаха!)
Он подошел ко мне совсем близко. Руки скользнули по шелковым предплечьям. Он привлек меня к себе. Я сложила спокойные ладони. (А есть еще буйные ладони, которые лапают все что движется) Его грудь под сутаной волновалась. (вычитано то ли в каком-то любовном романе, то ли в каком-то диком фанфике?) Неужели…? Он долго мотрел (Что он с ней сделал? Мне страшно…) на мои руки. (офигеть, руки! Вау!) Долго мы оба смотрели за ярким контрастом французского маникюра и черного крепа. У него хоть раз была девушка с французским маникюром? (дура, он священник, ему не положено!) Я смертельно захотела поцеловать его. Я заплакала от счастья когда он наклонился и его обжигающее дыхание коснулось моего носа. (*ржач*)
Снаружи раздался шум. (Чертовы вуайеристы!) Взгляд Энрико приобрел тяжело – озабоченное выражение (Хотел все по быстрому сделать, да, видно, не успеет). Как бывало уже не раз. Он отпустил меня. Я схватила его руку, не давая ему уйти. (Еще наручники бы надела) Он задержал руку в своей с самым глубоким и чувственным взглядом на свете. (Чет я уже запуталась, кто кого чем держит) Еще секунда и подушечки пальцев соприкоснулись тепло (чего? Переводчика мне!). И разошлись. Грохнула дверь. (упала, что ли? Энрико очень сильно испугался) Я осталась одна.

Я прорыдала всю ночь. Руки саднило. (Ну, грызла их) Придя в комнату, я собрала с пола осколки распятия и, сжав их в горсти, уснула. (…изрезав рожу) На утро подушка была сырой и была несчастна. (*сдохла* мне тоже жалко подушку!) Какая же я глупая! Конечно он не любит меня! А теперь…Он все знает и будет смотреть на меня как на дуру. (Нет, просто отравит) Никуда из этой комнаты не выйду. Андерсон узнает – убьет. (Подумаешь, одной нимфеткой меньше! А Гумберт Гумберт перебьется)
Я ненавижу весь мир. Только Энрико не виновен. Вчера он чуть не поцеловал меня. Зачем? Стало жалко? Но он же священник! (В конце фанфика они вдруг вспомнили!)
В дверь постучали и показалась черная голова Линди Ротрок – умной и некрасивой девочки (это чтобы на ее фоне Мери Сью красавишной казалась), единственной, к кому из воспитанников я питала симпатию. Линди мялась в дверном проеме, прикрывая дверь. Наконец она все же вошла.
- Фейвел, почему ты не была на уроках сегодня?
Я вздрогнула.
- Не твое дело.
Сразу же я пожалела о своей грубости, ведь Линди выглядит донельзя беззащитной.
- Извини, я и сама не знаю, что со мной такое, - оправдывалась я, вставая с кровати и потирая лоб.
- Ты может заболела?
Я посмотрела на нее как на сумасшедшую. Уже по крайней мере двум людям я кажусь больной. (Почему? Все читатели так думают!)
- Да, наверное.
- Ах да, святой отец Энрико просил меня передать тебе вот это. Поправляйся скорее!
Линди ушла, оставив на моем столике ровный квадратик бумаги. (Сидел весь день и усердно вырезал вместе с Александром) Я затряслась как трусливый заяц. От этого квадратика за километр пахло Энрико. (Небольшой припадок смеха, но это пройдет) Его тихим светящимся как свеча ароматом. (Светящийся аромат? ЛОЛ)
«Дорогая Фей, нам нужно договорить. Прости за то, что вчера я убежал от тебя. Встретимся сегодня в полночь (либо я – идиотка, либо Макс - маньяк) в саду»

Я научилась быть невидимкой. Я научилась просачиваться в щели (Аки мужик из второго Терминатора) и пролезать в окна. Я спешила в сад поздно ночью. (Я, да я. А про других – шиш)
Ногу укололо. В неяркой темноте я влезла в розовый цветник. Туфли сразу утопли в грязи и юбка (широкий пояс! Серас рулит!) стала цепляться. До этого она уже успела зацепиться за оконную щеколду. И теперь я снова грозила остаться в одном белье. (Похоже, юбка на щеколде осталась) Хотя, вряд ли это понравилось бы Энрико. (А вдруг?)
Я исколола все ноги и начала айкать, кружась в острых шипах, вытирая кровь с тонких порезов на щиколотках. Вдобавок, я еще больше увязла. Холод дотронулся до ног и стало противно. (Прикол: идет монстр в одних трусах, весь в грязи, прикрывшись цветочками. Смешно? Мне вот грустно) Еще звук и меня найдет Андерсон. Тогда конец. (Нет-нет! Он пошел на свиданку к Хайнкель или отцу Рональдо. Смотря кого встретит)

Замолкнув от такой перспективы, я услышала за спиной явно скрываемый смех. Он был тихий, совсем как шепот, и такой заразительный, что я сама улыбнулась. (Отличная пара – два идиота, стоят и ржут ночью в грязи) Энрико стоял у ограды цветника и смеялся надо мной. (И правильно делал!) И вдруг шагнул вперед, прямо ко мне в розы. У меня дыхание перехватило. Он подхватил меня на руки (бедняга Макс, поднял нашего бегемота), будто я пушинка и, смеясь, вышел из цветника, тут же поставив меня на землю.
- Ты такая смешная! (да ты чё?)
Да. Посмейся надо мной! На твоем лице искренняя, горящая весельем улыбка. Губы в немом движении, которое хочется повторить.
- Я вчера ушел. И не успел сказать тебе.
- Энрико?
Я смутилась.
- Здорово, когда ты зовешь меня Энрико.
- Можно?
- Да… (Да… Его так только отец Рональдо зовет…)
- Что ты не успел мне сказать? Я все продумала за эту ночь, и я…
- Ты такая красивая, Фей. (*Плачу и грызу локти*)
- Я…А? Что?
- Была вчера и сегодня тоже. (А в другое время – нет) Ты просто красавица, Фей.
- Наоборот. Ты красавец. А я чудовище. (Признаюсь: я – Алукард!)
- И еще…
- Энрико?
- Фей…обними меня.
- А…так тепло… (*Валяюсь под столом в истерике*)
- Я люблю тебя. (*Сморкается розовыми соплями* Похоже, отсутствие юбки ее украсило)
Мы потянулись друг к другу. Он вниз, а я наверх. (И разминулись!) Губы долго пытались встретиться, и, наконец, встретились. Все было точно как во сне. Сразу же мои пальцы впились в его волосы, (на парик пойдут) проскальзывая меж волнистых прядей. Вторую руку (а вторую ногу побреем станком…) я держала на его щеке. Мы целовались долго и сладко. (…утопая в грязи, словно свиньи) И я уже не сомневалась, что он тоже любит меня. (Только Хайнкель и Андерсон не следили за порядком. Они встретились в темном углу и изнасиловали друг друга, пока их не нашел ревнивый отец Рональдо и не прибил на месте. Вот такой оптимистичный конец от комментатора!)

От автора:
Воистину ****ец=)
То есть это…как его…а! Хэппиэнд и «аффтар, выпей йаду и убейся ап стенку»!
***, с наилучшими пожеланиями=)

От комментатора:
*Растирая слезы-сопли по лицу* Я прочитала сей шедевр восемь раз. И чует сердце – еще не раз перечитаю. Мой большой респект автору. Спасибо за продление жизни на несколько лет, и не пиши больше мыло, ты ж знаешь, у меня на него аллергия.